Мариам Петросян - Дом, в котором… [Издание 2-е, дополненное, иллюстрированное, 2016]

Потом создатели Комнаты Ужасов ушли, а занявшие их место младшие до того невзлюбили оставленную им в наследство выставку, что ее пришлось ликвидировать. Фотографии перекочевали на третий этаж. Теперешние выпускники их никогда не видели, это произошло еще до их появления в Доме. Ральфу хотелось бы знать, какие чувства вызвали бы они у них. Может быть, просто удивление?

Снимки были сделаны марсианами. С полной отстраненностью. Наружность как она есть. С ИХ точки зрения. Не красивая, не уродливая, просто никакая. Подспудно она вызывала неприятные ощущения даже у посторонних.

Ральф смотрел на фотографию, думая о том, что если бы ему предстояло удалиться из Дома в этот безликий, выхолощенный мир черно-белых улиц, он чувствовал бы себя намного хуже, чем чувствует сейчас, и как хорошо, что для него Наружность — не такая, и как жаль, что нельзя поделиться своим знанием и ощущением Наружности ни с кем из них.

Ящер и Акула ворвались в буфет одновременно, разразившись при виде Ральфа ликующими воплями. Крестная вошла тихо и незаметно и молча села за соседний столик.

— Я жду твоего заявления, скотина, а тебя все нет и нет!

Акула подтащил еще один стул, плюхнулся на него и со стоном распустил галстук.

— Потом мы бежим в твой чертов кабинет и находим это чертово заявление на столе! Ты даже не соизволил принести мне его на подпись! Собрался слинять втихую, так?

— Ты же сказал, что не собираешься его подписывать.

Акула покосился на стоящую под столом сумку Ральфа, поморщился и попросил Ящера взять и ему пирога.

— Две порции. Нет, одну. И омлет. И кофе. Мне срочно требуется восстановить силы.

Ящер отошел к окошку раздачи.

Крестная придвинула свой стул ближе к их столу.

— Вы удивили нас и расстроили. Неужели нельзя было обойтись без демонстраций?

Ральф пожал плечами.

— Можно. Но я не привык, что мною манипулируют.

Она вздохнула.

— Никто вами не манипулировал. Вы превратно истолковываете ситуацию.

Они молчали, пока Ящер не вернулся с подносом. Молчали, пока насыщался Акула. Руки Крестной лежали на столе — ладонь к ладони, белоснежные манжеты подчеркивали несвежесть скатерти, до ее появления выглядевшей вполне чистой. Ральф знал, что Крестная будет сидеть неподвижно, пока он не допьет свой чай, пока не наестся Акула, пока не перестанет ерзать Ящер. Как статуя. Ей не требуется занимать чем-то руки или рот, менять позу, говорить о пустяках, она умеет просто ждать. Это было невыносимо.

— Из вас получился бы хороший снайпер, — сказал Ральф.

— Простите?

Акула наставил на Ральфа вилку:

— Заметь, сам ты ничего не предложил. Ничего! А когда люди, мучительно ищущие выход из ситуации, внесли свои предложения, воспринял их в штыки и немедленно самоустранился. По-твоему, это честно? Вот чем тебе не понравилось решение о переносе даты? Оно ведь тебе тоже пришлось не по вкусу, я это заметил.

— Тогда ты наверняка заметил, что с этим решением я не спорил. Оно мне не нравится, но вполне может сработать.

— Ага! — воскликнул Акула. — Тебе не понравилось, что ты не включен в число посвященных, так?

— Не так. Точная дата меня не интересует. Тем более что вычислить ее будет несложно.

— Тогда чем, собственно, вам не понравилось это решение? — поинтересовалась Крестная.

— Жестокостью.

Его удивило негодование, отразившееся на лице Крестной.

— Жестокостью? — переспросила она, и голос ее дрогнул от сдерживаемых эмоций. — По-вашему, это более жестоко, чем то, что произошло шесть лет назад?

— Нет. Поэтому я и не стал спорить.

Крестная смотрела на него, поджав губы. Не в первый раз Ральфу показалось, что она играет. В данный момент изображалось негодование, которого она не испытывала. Он не понимал, зачем ей это нужно, как не понимал, зачем она пришла уговаривать его остаться, сделав все возможное, чтобы он ушел. Он не понимал настолько многого из того, что делала эта женщина, что это уже начинало его утомлять. Акула с Ящером так увлеклись происходящим, что позабыли про свой кофе. Выражениями лиц они напоминали двух престарелых Логов. То же откровенное, беспардонное любопытство.

— Первое предложение — это обман, — сказал Ральф. — А второе — насилие. Насилия над своими подопечными я не потерплю.

Акула шумно выдохнул.

— Нельзя ли не так категорично? У меня от твоих выражений зубы начинают болеть.

На лице Крестной застыла смесь отвращения и усталости.

«А она краснеет от шеи, — подумал Ральф. — И это ее сильно старит. Чего она добивается? Власти? Главенствующего положения? Там, где скоро не над кем будет главенствовать? Или настолько боится выпуска, что действительно ищет выход из ситуации, а методы, которыми она при этом действует, просто свойство ее натуры?» Он не верил в это. Не верил в ее страх, во внезапно возникшее желание поверховодить и меньше всего в то, что она просто самозабвенно выполняет распоряжения директора. Крестная не была ни пуглива, ни услужлива, ни глупа, и то, что он не понимал ее мотивов, делало его уязвимым. Он не знал, с чем борется.

— Итак, — сказала Крестная, — нам остается положиться на вас. Если вы уверены в том, что ни один из ваших подопечных не представляет угрозы для остальных в момент выпуска, мы постараемся проникнуться вашей убежденностью и не станем принимать никаких дополнительных мер.

— Я вовсе не испытываю такой уверенности, — сказал Ральф.

— Я так и предполагала.

— Но я не уверен и в том, что ваши так называемые «обдуманные действия» не ухудшат ситуацию.

— Мы в этом тоже не уверены. Но предпочитаем действие бездействию.

— Иногда действие хуже бездействия.

Акула вертел головой, словно отслеживая прыжки мячика для пинг-понга. Крестная опустила очки на кончик носа и пронзила Ральфа учительским взглядом.

— Вы считаете, что выпускнику будет нанесен такой уж сильный вред тем, что для него выпуск состоится несколькими днями ранее?

— Смотря какому выпускнику, — сказал Ральф и осекся, поняв, что угодил в приготовленную для него ловушку.

— То есть… — ноздри Крестной хищно дрогнули. — вы считаете, что кому-то это нанесет вред, а кому-то нет?

— Можно сказать и так.

— А вы не находите, что именно личность, настолько не приспособленная к жизни вне Дома, что ей может повредить выпуск, что именно подобная личность опасна для окружающих?

Ральф промолчал.

Акула ухмылялся. Ящер старался не встречаться с Ральфом взглядом. Крестная потянулась через стол и положила ладонь ему на руку.

— Не будет никакого голосования, — сказала она твердо. — Мы доверимся вашему решению. Вы сами выберете того, кто наиболее опасен. Только вы — их воспитатель — знаете их настолько хорошо. И ваш долг по возможности оградить их от беды.

В тот вечер Ральф попытался напиться. Он пил в одиночестве, запершись у себя в кабинете, и почти добился поставленной цели, но в какой-то момент опьянение ускользнуло, оставив его с головной болью, в отвратительном настроении.

Решение уйти далось не в пример легче. Собирая вещи, печатая заявление, он ощущал растерянность оттого, что все произошло слишком внезапно, но в то же время знал, что поступает правильно. Единственно возможным в подобной ситуации образом. После разговора с Крестной ощущение собственной правоты исчезло. В глубине души Ральф понимал, что его согласие с планами Акулы и Крестной — капитуляция. Нельзя предавать одного, чтобы защитить многих.

Его мучило возложенное на него право выбора, и то, что он уже выбрал. Он не сомневался в том, что Слепой опасен и еще более опасен станет в момент выпуска, но не сомневался и в том, что удаление его из Дома только ухудшит ситуацию. Кому-то это выйдет боком (он догадывался, кому), и этот кто-то, уж, конечно, не был Крестной. Может, поэтому она и старалась его удержать. Им нужен козел отпущения. Ральф годился на эту роль.

— Козел, — шепнул он сам себе. — Ты пригодишься им в роли козла, дружище… или барана. Глупого жертвенного барашка.

Он поморщился, сознавая, что ведет себя как пьяный, хотя вовсе не пьян. Разве что слегка. Представляя предстоящий ему разговор со Сфинксом после того, как Слепой будет удален, он трезвел стремительнее, чем от холодного душа.

Вряд ли это будет достойным выходом из положения — напиться вдрызг и встретить Сфинкса пьяным бормотанием. Может, имело бы смысл прислушаться к Душеньке и убрать из Дома заодно и Сфинкса? Ральф, загибая пальцы, восстановил в памяти иерархическую лестницу четвертой. После Сфинкса у них не Лорд, нет, а Шакал Табаки, как это ни странно. Представив Шакала в роли хозяина Дома, Ральф улыбнулся, но улыбка почти сразу застыла, превратившись в безжизненный оскал. Можно будет не напиваться. Можно будет просто запереться на третьем и ждать. Табаки разнесет Дом по кирпичику, а уж потом, если повезет, вступит в переговоры. К тому времени все будут мечтать вернуть Слепого. А может, убрать и Шакала тоже?